Страна: Германия Земля: Нижняя Саксония Площадь: 161,91 км² Население: 52 055 человек

[float=left][/float]— Поторапливайся, старая кляча, если хочешь увидеть, как выглядит твоя единственная внучка! — Тобиас вытирает рот белым льняным платком по стариковской привычке и прячет его в карман широченных брюк. Тобиас сбросил с десяток кило, пока Хильде кормила его ничем, кроме щавелевого супа и брокколи.
— Теперь я понимаю, почему Вальти отказывается есть эту чертову стряпню в баночках. Чего там туда только не положут.
— Не положат, пап. Только не начинай заново. Нормально мы ее кормим, не буду же я травить собственную дочь.
— Ты-то? Сама последний раз когда нормальную еду ела? Чтобы сегодня же зашла в стейк-хаус на углу, возьмёшь себе большой шмоток мяса, и меня заодно забери... Не могу я уже это глотать, ей богу, не могу! — Тобиас переходит на шёпот, но Хильде всё слышит, а даже если не слышит, то наперёд знает, о чем подумает, а тем более скажет, ее благоверный.
— А ну-ка хватит ныть, лучше покажите мне нашу красавицу! — в комнату заходит хозяйка дома в своём лучшем выходном платье и накрашенными губами. Тобиас хрюкает, смотря на светящуюся жену, но понимает, что для неё такие встречи в интернете с родной дочерью и внучкой — самые важные во всей её теперешней жизни. Как и для Тобиаса. Они оба смотрят в экран здоровенного планшета, в котором до сих пор не разобрались, машут руками девочке четырёх лет, а та пытается жать на кнопки и очень часто отвлекается на посторонние звуки или собаку, то и дело норовящую залезть в кадр. Вместе они хохочут, перебивают друг друга, потом просто молчат и любуются ребёнком.
— Мам, пап, слышала у вас там на неделе будет какое-то мероприятие в старом муниципалитете.
— Ох уж этот Йорг-Генрих, снова затевает свое районное собрание, хочет урвать побольше внимания к себе, метит, представь себе, в обербургомистры. Ха-ха! Дохлый номер. Если я туда и пойду, то только при одном условии: тысяча евро на руки.
— Ну да-а-а! Вот ещё, — протянула Хильде, — тебе бы лишь было что спустить на сладости и холестерин. Даже не думай. Всю неделю мне плешь проедает: дай, говорит, шоколаду.
— Чуть-чуть можно. А всё равно она спать рано ложится, я знаю, где твоя мать прячет сладости.
Хильде вскакивает и уносится на кухню со вскинутыми вверх руками. Молоко убежало.
— Я знаю, где ты прячешь сладости, слышала? — кричит Тобиас ей вслед и заговорщицки улыбается дочери с внучкой.
— И все равно, пап, будь поаккуратнее, не хочу снова везти тебя в больницу, ты меня понял? Скажи, что понял, а я побегу Вальти в садик отвозить. У них сегодня там день труда и природы. Будут собирать шишки, листочки, может даже к морю их отвезут. Сегодня обещали без штормов.

двенадцатое октября две тысячи пятнадцатого года,
«не в своей тарелке»
Здравствуй, дорогой дневник.
[float=right][/float]В последнее время было сложно вырвать свободную минутку и написать тебе, но сейчас, пока моя мама обустраивает гостиную в доме, в который мы только-только переехали, я могу поделиться кое-чем сокровенным. На самом деле, сейчас я с трудом сдерживаю себя чтобы не сказать маме, что бабушкин торшер не вписывается в местную атмосферу, но она всё равно меня не послушает. Семейная реликвия, понимаешь ли.
Итак, дорогой дневник, четыре дня назад мы заехали в дом в Альтенвайде. Когда-то здесь жил мой прадедушка, но с тех времён, как мне представляется, ничего не изменилось. Всё здесь пронизано духом Средневековья: дома больше напоминают замки, а по району курсируют кареты с лошадьми. Ради развлечения, конечно, машин здесь достаточно. Мне иногда странно ощущать себя здесь, всё думаю, что, как и бабушкин торшер, не вписываюсь в обстановку. Дранные джинсы, растрёпанные волосы... А должно быть пышное платье и не дающий дышать корсет.
Смешно. Я каблуки-то в последний раз на выпускной одевала.
Сейчас лето и делать в принципе нечего. Я стараюсь помочь маме с распаковкой вещей, но она лишь отмахивается и отправляет меня на улицу. Так я однажды забрела в парк. Сравнить с тем, в котором я провела всё своё детство, безусловно, нельзя. Здесь слишком тихо. И время течёт медленно-медленно. Зато есть простор для фантазии. Я вот приватизировала одну скамейку возле старого дуба, теперь часто сижу и рисую там прохожих.
Только странные они все. Вещь в себе – так говорят, да? По сторонам не смотрят, уткнуться носом в пол и спешат куда-то, будто на королевский раут опаздывают...
Не знаю, дорогой дневник, чем буду здесь заниматься. Пыталась разузнать о курсах рисования, но с моей скромностью я смогла в информационном бюро только ручку попросить. А у меня ведь своя была!
Я всё надеюсь, что здесь неплохо с подработкой, но пока с трудом представляю себя официанткой в одном из этих стареньких баров.
И, кстати, здесь кругом бородатые!
Пойду попробую достучаться до мамы, но результата не обещаю.
До скорого!

Мне ничего не оставалось, кроме как собрать вещи, которых и так было немного, и просто сесть в подержанную машину. Я не был дома тысячу лет. Мюнхен полностью отнял все мои силы, время, желание быть живым человеком со здоровыми эмоциями на лице и чем-то ещё живым в душе. Я продал ее, обменял на хороший костюм, холёных баб, хороший алкоголь и общественное признание. «Ты один из нас!» Всё, доволен ты теперь, Клаус? Хренов ублюдок. Потом одна, вторая, третья кочка, на десятой не выстоял — упал, а за мной все наработанное, нажитое и случайно приобретённое. Бабы ушли к тому, кто не разбивает коленей, деньги спустились на долги и алкоголь подешевле, чтобы залить брешь, а друзья... Да какие там друзья! Мои друзья в Куксхафене занимаются семейным бизнесом и довольны своими провинциальными жизнями. Когда-то я глумился над ними, ржал и не понимал этого осознанного выбора, сомневался в их адекватности, а теперь вот еду в сраном Опеле на встречу с родителями, о которых не вспоминал лет пять. Приятели по школьной скамье уже предлагают работу, деньги, еду, последнюю рубаху. Их доброта безгранична, а мне пора призадуматься над иерархией собственных ценностей.
У дома встречают постаревшие родичи. Они и пять лет назад выглядели примерно так же, но я вдруг вспомнил, что по-настоящему общался с ними только лет в семнадцать, потом как-то все некогда да и не нужно, думал, успеется. А оно и не очень-то успевалось.
Отец только что вернулся с велосипедной прогулки, мать советует ему больше двигаться. Мой старый велик так и стоит, пристёгнутый грязным замком к забору перед садом. Мама посадила цветы, что-то новенькое: гортензии или незабудки, хрен их разберёт, но таких я раньше здесь не видел. Жизнь в родной местности всегда шла своим чередом. Не важно, что там творится с акциями, кредитными ставками или продажами швейцарских часов, в Беренш-Аренше всегда есть, чем заняться, и уж точно им нет дела до моих хедж-фондов.

Из здания участка выходит человек, мужчина, на вид ему лет пятьдесят, хотя я знаю наверняка — через три дня ему исполнится пятьдесят шесть лет. Пятьдесят шесть лет назад он появился на свет в какой-нибудь б-гом забытой стране, после чего его семья перекочевала поближе к Европе, потом ещё и ещё ближе, пока они не оказались в нашем городе и он не познакомился с моей матерью. Я не думаю, что моя мать знает, что значит быть любимой, каждый её мужчина оказывался хуже предыдущего, и всё началось именно с него. В детстве я застала немало драк и поножовщин в собственном доме, а мать никогда не видела без синяков. Его ухмылка, курчавые волосы, смугловатая кожа. Я смотрюсь в зеркало и не вижу ничего из того, что может хоть сколько-нибудь приблизить меня к этому человеку, хотя все то и дело повторяют: «это же твой отец!» А мне хочется послать их к черту.
Мой отец выходит из здания полицейского участка, его подозревали в грабеже дорогого коттеджа в соседнем районе, но он нашёл выход, поэтому теперь стоял и всё с той же ухмылкой закуривал сигарету при помощи подожжённой спички. Он считает себя выше всего этого, умнее, хитрее, он плевать хотел на те устои общества, которые хотя бы немного противоречат его собственному извращённому мировоззрению. И дело даже не в том, что он синти. Дело в том, что он просто мудак.
Будь я на месте полицмейстера, засадила бы его только за кривую рожу.
[float=left][/float]— Эй ты, гаджо! Не смей даже косо смотреть в нашу сторону, — мальчишки-синти пробегают мимо меня, когда я прихожу в конюшню к старому другу, они готовы смешать меня с навозом. Гаджо, так они зовут тех, кто предал их цыганскую общину, отрёкся от своей крови. А мне меньше всего хотелось иметь дело с этими людьми. Я стараюсь не обращать внимания, но вот один из них подходит ко мне слишком близко и выплевывает жеваную бумагу куда-то рядом, словно делая мне вызов. Они смылись, как только Кшиштоф вышел из стойла.
— Ты не должна их бояться.
— Я и не боюсь. Только хочу, чтобы на меня перестали навешивать ярлыки. Для них я гаджо, предательница, грязнокровка с матерью немкой, а для вас — цыганка, словно я ни на что больше не гожусь, только воровать и запрягать лошадей. И как тут вообще разобраться? Они мне не семья, я выбрала другую жизнь.
Кшиштоф снимает с себя замызганный рабочий фартук и перчатки, поправляет фуражку, какую носят только фермеры, и достаёт из кармана наливное яблоко.
— Только дураки думают, что ты ничего не стоишь и ничего не можешь, ты одна из лучших стажеров-полицмесйтеров, и многие об этом знают. Да и не все синти ведут себя, как полные дегенераты. Мы же не в девятнадцатом веке живем!
— Они, видимо, думают иначе. Ладно! Мы будем сегодня ездить верхом?
— Поедем через лес до самого пляжа. Приготовься немного намокнуть.

Что, уже пора? Может, еще немного посидим? Выпьем чаю да съедим по паре горячих французских булок. А у меня ещё и пончики есть. Купил на Рождественской ярмарке. Ох и народу было! Не протолкнуться, а так и не скажешь. Думал, где это все люди, город-призрак, не иначе, а они вон где, просто ждут, пока начнут продавать жареные каштаны. Объедение, кстати, то ещё. Надо было тоже прихватить, да в карманы не влезло. В следующий раз приеду, огромную сумищу возьму, чтобы все сласти мне достались. И хорошо, что меня сейчас сестра моя не видит, а то бы ругалась, что есть мочи. Видишь ли, с сахаром проблемы, мне вообще ничего такого нельзя, а я за обе щеки. Но это все от нервов, от волнения. Будто в первый раз провожу выставку, честное слово. Я и в Лондоне был, и в Мадриде, и в Риме, и в самом Нью-Йорке, даже там не переживал, а тут как хватил страх за живот, так и не отпускает. Да ты только на урну в углу посмотри, найдешь пять пустых упаковок из-под шоколада, как минимум. Дело в том, что атмосфера у вас здесь настолько камерная, кажется, что всё всем видно и слышно, к каждому особое внимание, а уж к картинам тем более. Вроде бы должно быть просто и неприхотливо, а у меня всё внутри заходится от переживаний. Наверное, выгляжу хуже той невесты в соседнем зале, слышал, бракосочетания здесь не редкость, популярное местечко. Надо бы привезти сюда свою жену праздновать серебряную свадьбу, она была бы очень рада оказаться в подобном месте. Да чего греха таить, я и сам не прочь, вот только если с выставкой не провалюсь, а то стыдно будет потом на глаза местным показываться.
Ну что, теперь выпьем коньячку на дорожку? Так сказать, снять стресс. Да ты не думай, я вообще не пью, только напиваюсь до потери памяти.

— Я ещё никогда так не уставала, честное слово! Лучше бы сегодня мы воздержались от всех этих пеших прогулок, серьёзно, — Иоланта недовольно кудахчет, когда дело доходит до делёжки впечатлениями, а Йонас, похожий на неё как две капли воды, закатывает глаза. Он с самого детства не воспринимает всерьёз капризы сестры, но сейчас, чувствуя ноющую боль в коленях, понимает, что в какой-то степени согласен с её нытьём. Затем гид задаёт ещё ряд наискучнейших, по мнению Йонаса, вопросов и лишь потом вся группа разбредается кто куда.
Брат с сестрой решают, что мореходная школах была последней каплей в чаше музейных экскурсий, и приходят к единогласному выводу.
— Надеюсь, они тоже едят гамбургеры, а не какие-нибудь профитроли, — выдыхает Йонас, витляя по блошиному рынку и не выпуская руки сестры.
— Глупый ты! Они такие же люди, как и мы. И профитроли — это пирожные такие, — негодует младшенькая, едва поспевая за резвым шагом брата. Как бы ей ни хотелось уговорить его зайти в один из антикварных магазинчиков, она понимала, что сейчас Йонасом движет лишь голод и вряд ли он согласится променять хорошую порцию картофеля фри на какие-то безделушки.
Пока они галопом по Европам пробегают по самым людным улочкам Дёзе, Иоланта успевает заприметить пару афиш на фонарных столбах: объявления о пропавших собаках, барахольных акциях и музыкальном фолк-фестивале. Последнее особенно западает в душу девчонки, но в следующее мгновение они уже сидят за столом одной из обеденных, где Йонас уплетает колбасу.
— Поду-у-умаешь, обычные сосиски, а называются-то как! — фыркает младшая, тыча пальцем на надпись Currywurst в меню.

[float=left][/float] Incoming call: Emma Hahn
Эмма, алло, тебя плохо слышно. А вот, уже нормально. Да-да, у меня всё просто замечательно. Я всё еще в санатории в Кусхафене. Ох, мне тут безумно нравится! Оздоровительные бассейны просто прелесть. Молодею душой и телом, тебе бы тоже не помешало. Старые мы с тобой стали, песок сыплется. А тут песок почти белый, его много, пляж в 10 километров, как тебе, а? Так что оставляй свой песок дома, Эмма. Что там делает Ульрих? Сочиняет новую байку о берлинских студенческих движениях или описывает ненатурально приторно заборчики вокруг нового детского сада? Вот уж представляю, как ему весело работать в газетёнке вроде нашей. А я, представь себе, лежу в этой грязевой лечебной ванне в комнате с панорамными окнами, а передо мной море! Да-да, так и передай Ульриху, чтобы посильнее завидовал до самого пара из ноздрей. Это ему за отчет, который он на меня свалил перед отпуском.
Погода пасмурная, волны хлещут будь здоров, гром гремит, земля трясется, а я морально разлагаюсь в бурлящей водице и наблюдаю за войной стихий. И это прекрасно. Подумаешь, приукрасила? Да это я ещё поскупилась на эпитеты. Такое лучше один раз увидеть – дух захватывает. Угум-с. По заверениям местных и одного очень назойливого консьержа (мне кажется, он со мной флиртует, со мной, теткой!), расположился самый вкусный и весь такой из себя аутентичный (выучила слово на туалетной бумаге) ресторанчик. В первый же вечер зашла, попробовала, вышла с надутым пузом в два раза больше, чем было, но вот что я тебе скажу, Эмс, кормят там так вкусно, что ты забудешь, как зовут тебя и всю твою многочисленную родню, а самое приятное, что всё это по приемлемой цене. Муж особенно остался доволен. Ну, ты знаешь его. Экономит на всём, это я живу на широкую ногу, но раз уж моего Мартина все устроило, то тут грех не похвалить. Чего говоришь? Что мы там ели? Ох, Эмма, они богически готовят рыбу! Оно и немудрено, рыболовный центр же. Так и ходят-расхаживают в сапогах да с удочками, разнося рыбные зловония по округе. Помню, ещё в аспирантуре мой научный руководитель любил повторять, что приехав в новое место, нужно обязательно заказывать местные блюда, забыть про кока-колу, макдональдс и старбакс, пить местное вино, есть местный сыр… Так и в Куксхафене, проникаешься каким-то особенным настроением, ешь северную рыбку с жареной картошкой, пьёшь легкое вино, слушаешь живую музыку в портовой пивной.
Скоро вернемся домой, эх, а я бы тут ещё на пару недель осталась, но сама понимаешь, работа – такая работа. Да, милая, до встречи, целую и скучаю, скоро увидимся.

Я познакомился с ней, случайно задев плечом. Вот так просто я встретил любовь всей своей жизни в тот вечер, когда искал увлечение лишь на одну ночь.
Она не отсюда, а очутилась в Заленбурге только по настоянию отца. Когда-то здесь начиналась его история как наездника, а теперь старику вздумалось и дочь привить к этакой семейной традиции, ведь когда-то его прапрапрадед имел собственную конюшню! Лисэль эта идея не нравилась, она вообще после третьей рюмки рассказала, что боится лошадей.
Я всё дивился: ишь, лошадей она боится, а с незнакомыми мужчинами за тридцать пьёт только так! Но стоило ей увести меня в соседний паб и увлечь в ирландские пляски, я сразу понял, что пропал.
Лисэль нравилась мне своей отвагой и легкостью. Ей как-то всегда удавалось находить общий язык с теми людьми, с кем, казалось бы, и тем для разговора нет.
Лисэль умела не просто обращать на себя внимание (а как только она его не обращала: то волосы в бирюзовый покрасит, то нецензурно выразится в зоопарке при толпе дошколят) — она умела его удерживать. Люди, однажды попавшиеся в её липкие паучьи сети, больше не выбирались. Я — живой пример.
Лисэль была спонтанной и оттого непредсказуемой. Я постоянно терял её во время нашего ежемесячного тура по барам и где только не находил: подле ларька, поедающую крабов, спящей в церкви и даже в детской песочнице. Там она обычно кропотливо строила замок и обещала, что именно в таком будут жить наши дети.
Но Лисэль соврала.
Она всё это время взращивала во мне любовь, дикую до безумств любовь, а потом разбилась, упав с лошади.

Von: Anna Gudrun <amrulz85@gmail.com>
An: Hertha Gudrun <hgudrun_7@yahoo.de>
Re: Wir erforschen die Wattenmeer
Мам, я наконец-то нашла время проверить почту, а до этого не получалось, потому что... Сама знаешь, почему. Каюсь, я превратилась в ту дочь, которая забывает про своих славных стариков, а работу ставит превыше всего. Я помню, как уезжала в Куксхафен, чтобы разобраться с мыслями после потери Райнера, полагала, обрету тут покой, может быть, найду силы вернуться в город, где его больше нет. Но вот уже пять лет пошло, а ничего не поменялось. Нагрузила себя делами и хлопотами даже вдали от привычной суматохи. Райнера не вернуть, как и не вернуть мою прошлую жизнь, но можно попытаться построить новую. После твоих многочисленных заверений, слёз, мольб и споров со мной я окончательно поняла это. Просто нужно было дойти своей головой и своими ногами.
Дошла.
За эту пятилетку я первые побывала на ваттах. Когда мы с Райнером приезжали сюда перед нашей свадьбой, туристов было примерно столько же, прогулки в этом уникальном местечке стабильны и регулярны, как немецкая педантичность и любовь к пиву. Иногда мне кажется, что сюда съезжается половина земного шара, но разбредается аж до самой Дании, поэтому гулять можно свободно, не расталкивая локтями рядом стоящих будто ты на концерте Queen. Хах... Хоть где-то все хорошо. Я этому рада. И рада, что пришла сюда, хотя поначалу боялась. Думала, все эти прекрасные и ужасные воспоминания накроют волной, но меня только немного обрызгало, и из этой морской воды я вышла совершенно сухой, не считая приятной доброй грусти. Мам, мне кажется, я готова.
Твоя Криста.

[float=right][/float]Халло. Ты ещё спишь? Ну, конечно, так ты мне и ответила. Опять зависала до утра на пляже с Юргеном? Надеюсь, он тебя оприходовал как следует. Ты же этого хотела, наверное. Если тебе интересно, сегодня воскресение, и мы с Мартой пойдём на ярмарку в порту. Так, постреляем из лука по банкам, послушаем музыку, сядем в колесо обозрения, а потом нажрёмся поп-корна, как самые настоящие клише, и пойдём смотреть диафильмы. Хорошего дня!8:45 AM ✔✔

Чёрт. Как-то агрессивно вышло. Ты меня извини, ладно? Я не хотел грубить или типа того, просто этот Юрген. Ух! Он меня раздражает. Ну, помнишь бугая в школе, здоровенная туша на воротах? Он поколотил меня за то, что играю в футбол лучше него, а потом ещё раз — за то, что меня приняли в региональную лигу, а его нет. Так вот, это тот самый. Хотя ладно, что было, то прошло. Наверное, это правильно. Это было когда! А я вот уже какой, да и тот наверняка изменился. Марта о тебе спрашивала, мол, почему Берты не будет, а я и не знал, что ответить. Отвел её в лавку со сладостями, запихал в это дохлое тельце триста кило леденцов, может, найдёт себе уже принца на золотой яхте, если хоть немного растолстеет. Кожа да кости.
А ты молчишь... Вижу, не прочитала предыдущее, а ты его и не читай, не надо. Лучше позвони.
15:07 PM ✔✔

Мне кажется, это ирландское пиво во мне говорит, но я все ещё люблю тебя. Пожалуйста, прочитай ты уже сраные сообщения. И зачем только нужны эти социальные сети, мессенджеры, если от них толку нет. Тебя как будто отвергает не просто человек, а сразу несколько технологий. Раньше как хорошо было. Позвонил, тебе не ответили. Догнал, не захотели слушать. А теперь приходится терпеть это холодное молчание от собственного смартфона. Пойду выброшу его в море, пусть плавает там себе. Марту утанцевали от меня какие-то гамбургские матросы. Она говорит, не жди меня. А я и не жду, пусть резвится. Я, может быть, вообще уже ничего не жду.
23:07 PM ✔✔
_{_____________________}
New messages
^{_____________________}

Скажи, ты идиот? А ну-ка быстро подними трубку!
0:23 АM

Моя дорогая Этель,

[float=left][/float]Пока я пишу это письмо, ты наверняка спишь и видишь яркие сны. Всегда завидовал тебе, когда ты пересказывала мне в тончайших деталях каждое своё сновидение, ведь сам я ничем таким похвастаться не мог. Моя память хороша на числа, имена и твои улыбки, но не на сны. Но какая теперь разница, если о снах отныне ты говоришь не со мной.
Я долго сомневался, стоит ли писать это письмо. Долго пытался начать, но не выходило: всё черкал и черкал, потому что обида брала своё, не давая мне покоя. Ты ушла, и это был последний раз, когда я тебя видел. Об этом позаботился твой жених. Подумать только, как твои родители согласились с твоим переездом в Штаты!
Очень скоро я пожалел и пожалел о многом. О не высказанных словах, о потерянных впустую минутах (какой я был дурак, что позволял себе тратить время на споры и разногласия, а мог ведь обнимать тебя за твои хрупкие плечи и целовать в нос; ты бы морщилась и ямочки, мои любимые ямочки! появлялись на твоих щеках) и больше всего о том вечере у причала.
Не знаю, помнишь ты Alte Liebe или целиком превратилась в американку... Я помню. И эти воспоминания разбивали меня каждую пятницу, стоило только мне выпить с ребятами в баре неподалеку. Тебе там поначалу не нравилось — причитала, что от запаха рыбы тебя тошнит, а потом свыклась. Начала находить прелесть в вякающих чайках и виду, что открывался с причала каждый более менее тёплый вечер. В такие моменты ты укутывалась в свой излюбленный кашемировый шарф и ёжилась, как сердитый воробей. Но как только солнце близилось к линии горизонта, глаза твои распахивались пуще прежнего и мне было не достучаться до тебя. Ты так заворожённо смотрела на разведённую по небу палитру красок, что меня трусило. По двум причинам. Я боялся тебя спугнуть, как невообразимо красивую бабочку, усевшуюся на один из подсолнухов, и боялся, что не найду смелости вытащить крохотный бархатный коробок, что неверно перебирал пальцами в кармане.
И как же печально, что страхи мои оправдались!
Знаешь, меня ведь пытались собрать по кусочкам: и мама, и ребята, даже Густав, с которым мы из-за тебя дрались в университетские годы. Но я отказывался, всё не хотел открыть глаза и поверить, что действительно убежала с другим. Пока не догадался, что именно поэтому ты меня и бросила.
Смелость. Именно её тебе во мне не хватало.
И, вместе с пришедшим осознанием, всё как-то уладилось. Я нашёл работу, женился на девушке, которой ничего не снится, и научился рыбачить. Теперь не вылезаю с причала. И только смеюсь, видя влюблённые парочки на мосту.

Спасибо тебе, моя прекрасная Этель, за это щемящее, но приятное чувство тоски в груди. Надеюсь, ты счастлива.

Целую и обнимаю,
Твой Каспар.

Сколько историй начинается со слов «привет, меня зовут Гюнтер и мой отец — козёл»? Не думаю, что много. Но в моём случае всё именно так.
Я не уверен, что он всегда был таким, но последние десять лет, что я его знаю, ведёт он себя как дрянь. Таких слов я от бабушки нахватался, с годами она с трудом следит за своими выражениями. Но, вы не подумайте, я не жалуюсь.
Мы неплохо уживаемся с Мириам под одной крышей, хотя отец пугал меня, что я и двух часов с этой, как он говорит, клячей не выдержу. Теперь я понимаю, что он просто всеми способами пытался удержать меня в Ганновере. Хотел, видите ли, бизнес мне передать. Наследник, преемник и всё такое. А я отказался, хотел помочь бабушке — когда её сестра скончалась, она осталась совсем одна. Вот и переехал к ней, начал ухаживать, пока она путала дни, недели, года и забывала, что завтракала да часа назад. Приходилось нелегко, но мы справились. Несмотря на атакующий старческий маразм, она держалась молодцом, даже шутила, иногда танцевала, прося ставить старые виниловые пластинки времён её молодости. Те самые, которые они вместе с моим дедом купили в здешнем музыкальном магазинчике, как только он вернулся с флотской службы и они въехали в новый дом.
Когда родился мой отец, деду пришлось вернуться на службу. Да что там, не пришлось! Он пошел добровольно, потому что мой дед был человеком чести, не только слова, но и дела. Он был настоящим примером для подражания, и я искренне жалею, что не смог застать его в живых. Он погиб на военном фронте где-то в море рядом с Мурманском, есть такой российский город.
Зато о моём отце сказать что-нибудь подобное нельзя: теперь он хочет сдать свою мать в престарелый дом, а меня заточить в клетку своей дурацкой компании. 
Иногда бабушка путает меня с дедом, думает, это он вернулся, молодой, красивый и живой. А я смотрю на потрепанные фотографии в её шкатулке и вижу человека, на которого я похож только внешне, в душе я всё ещё трус. Каждый год в её день рождения я читаю вслух записи из его дневника, она просит меня об этом, потому что так становится немного легче. В ответ на записи, которые она и так выучила наизусть, бабуля пишет письма, где рассказывает мужу, как провела этот год, обязательно упоминает обо мне и о том, что я бы ему очень понравился. А я отношу эти письма к обелиску и подолгу стою около него, разглядывая маяк, пристань и море. Вглядываясь в горизонт, я всё больше и больше прихожу к мысли о службе, чтобы хоть на немного приблизиться к таким мужественным и отважным людям, как мой дед.